О ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОЙ

ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ ЯЗЫКА

В последние годы в лингвистике заметно оживился интерес к проблемам реального функционирования языка, к разнообразным формам его проявления в речи. Подвергается исследованию социальная обусловленность наблюдаемых в языке расхождений, параллельных и синонимических средств выражения. С этой точки зрения исследуются вариативные типы произношения, дублетные и синонимические морфологические формы, синтаксические конструкции. Одновременно исследуются функционально обусловленные разновидности языка.

Во многих лингвистических работах ставится целью выяснить, насколько тема и внешние условия общения влияют на выбор говорящими определенных языковых средств, таких, которые не всегда возможны именно из-за своей стилистической прикрепленности в иной речевой ситуации. В этом плане подвергнуты анализу некоторые особенности и тех разновидностей языка, за которыми закрепилось наименование «функционально-речевые стили», и тех разновидностей, отнесение которых к функциональным стилям представляется спорным.

Вопрос об определении функционально-речевых стилей, а в соответствии с этим — о стилистическом «статусе» отдельных разновидностей языка не решен пока сколько-нибудь однозначно. Вызывает споры определение самих критериев, которые должны быть положены в основу выделения функционально-речевых разновидностей. Еще предстоит выяснить, в чем разногласия касаются главным образом терминологической стороны дела, а в чем существа проблемы. Хотя изучению «языка художественных произведений» посвящено огромное количество работ, в том числе и очень значительных и интересных, методы и способы лингвистического анализа художественных текстов, а отчасти даже и его задачи не определены еще достаточно однозначно.

17

Не совсем ясно также, когда можно говорить о «тех же самых» языковых средствах, если эти средства в разных контекстах употребления как-то изменяют свое значение. Какая степень изменения делает их «другими»?

Запутанный вопрос о функциональных стилях языка и стилях речи, по-видимому, может и должен решаться в первую очередь на основе выяснения самых общих функций языка, его функционирования как средства общения. Ни стремление замкнуть стилистику внутри отдельных языковых явлений, ни провозглашение стиля «за пределами» языковой системы¹, по-видимому, не отражают действительного статуса стилей, если иметь в виду именно функциональные стили языка.

Каждый говорящий, владеющий литературным языком, варьирует свою речь в зависимости от того, где, с кем и о чем он говорит. Эта хорошо известная истина предполагает исследование языка не только как единой системы, но и в различных его разновидностях, обусловленных сферами речевой деятельности.

Эти разновидности языка, обычно обозначаемые как функционально-речевые стили, уже издавна привлекают к себе внимание лингвистов, склонных к стилистической интерпретации языковых фактов, однако они никогда еще не были последовательно сопоставлены друг с другом. Более того, само их выделение не получило вполне однозначного обоснования и до сих пор наталкивается на ряд трудностей.

Не говоря уже о многообразии тех функций, которые выполняет язык в различных сферах общественной жизни, мы не можем забывать об их сложном переплетении.

Постоянное взаимодействие различных по своей природе языковых средств изменяет стилистическую окраску и социальную обусловленность многих из этих средств. Разнообразие речевых ситуаций также в ряде случаев делает стилистическую окраску некоторых единиц языка не вполне определенной. Самые сферы человеческой деятельности настолько многообразны, что установление более или менее однозначного соответствия им в формах рече-

¹ Б. В. Горнунг. Несколько соображений о понятии стиля и задачах стилистики. «Проблемы современной филологии». М., 1965, стр. 92. — Ср. прямо противоположное мнение В. А. Аврорина: В. А. Аврорин. Проблемы изучения функциональной стороны языка. Л., 1975.

18

вого выражения представляется невозможным. Вместе с тем каждый владеющий литературным языком, действительно, не только варьирует свою речь в зависимости от ситуации, но и легко распознает по отдельным речевым фактам как характер ситуации, так и некоторые особенности говорящих: помимо содержания речи для нас всегда существенны также и способы речевого выражения, недаром при исследовании языка художественных произведений много внимания уделяется так называемой речевой характеристике персонажей. Совершенно ясно, что в художественной литературе только целенаправленно отражается то, что наблюдается в «речевом поведении» самих говорящих.

При оценке говорящего по его речи мы исходим не из одних лишь критериев литературности или нелитературности тех или иных способов выражения. Помимо таких качеств речи, как точность, образность, богатство и т. п., нами оценивается ее соответствие ситуации. Разумеется, эта оценка проводится самими говорящими чаще всего почти бессознательно, но неадекватность средств выражения условиям общения всегда так или иначе обращает на себя внимание. Соответствие или несоответствие «речевого поведения» индивидуума ситуации иногда не менее существенный критерий его оценки, чем его же способность «правильно» выражать свои мысли.

В крайних случаях неадекватность формы выражения содержанию может привести к прямому непониманию. В одном фельетоне рассказывалось о том, как написавший в газету письмо в стихах получил из редакции ответ, в котором давалась оценка именно стихам. Он повторно обратился в газету и, поблагодарив редакцию за разбор стихов, посетовал на то, что она не обратила внимания на содержание письма: в письме содержалась (выраженная в стихотворной форме) просьба повлиять на жилищно-эксплуатационную контору с тем, чтобы она ускорила ремонт крыши над его квартирой.

При всей как будто бы очевидности разграничения отдельных форм языкового выражения их последовательное научное разграничение наталкивается на ряд трудностей, обусловленных сложностью и многообразием самой речевой деятельности носителей языка. При любом разграничении, основанном на одних признаках, мы неминуемо — из-за этой сложности — вступаем в противо-

19

речие с другими признаками, и, таким образом, последовательное и «безостаточное» выделение отдельных типов речи оказывается почти иллюзорным.

Самое общее и самое бесспорное деление «типов речи» в соответствии с устной и письменной формой их прояв­ления может быть положено в основу дальнейшего раз­граничения, но и оно в речевой практике носителей раз­витых литературных языков осложнено целым рядом пе­рекрещивающихся линий, делающих уже далеко не бесспорными дальнейшие шаги разграничения.

Действительно, на всех этапах развития литературного языка, даже при преодолении так или иначе проявляв­шейся отчужденности языка письменности, при потускнении ореола просто грамотности и владения особым книж­ным языком, у говорящих в общем никогда не исчеза­ет ощущение различия между тем, «как можно сказать» и «как следует написать».

Всем хорошо известны часто вспоминаемые слова Пушкина о том, что «писать единственно языком разговор­ным — значит не знать языка» ². По свидетельству мно­гих пишущих, им иногда не сразу было легко оформить письменно то, о чем уже говорилось устно. Вандриес от­мечал: «У французов язык письменный и язык устный так далеки друг от друга, что можно сказать: по-фран­цузски никогда не говорят так, как пишут, и редко пи­шут так, как говорят. Эти два языка отличаются, кроме различия в подборе слов, также различным расположени­ем слов. Логический порядок слов, свойственный письмен­ной фразе, всегда более или менее нарушен в фразе устной» ³. Если снять в этом высказывании категориче-

² «Может ли письменный язык быть совершенно подобным раз­говорному? Нет, так же как разговорный язык никогда не мо­жет быть совершенно подобным письменному. Не одни место­имения сей и оный, но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не гово­рим: карета, скачущая по мосту, слуга, метущий комнату; мы говорим: которая скачет, который метет и пр., заменяя вырази­тельную краткость причастия вялым оборотом. Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничто­жено. Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поми­нутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков» (А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. (в 10-ти томах), т. VII. М., 1958, стр. 479)

³ Ж. Вандриес. Язык. М., 1937, стр. 141.

20

ское «никогда», то все это можно отнести и к русскому языку.

И. Андроников в своих выступлениях неоднократно говорил о том, что «устный рассказ» — это совсем не то же, что написанный рассказ. Некоторые из его рас­сказов все же печатаются время от времени. Один из них, названный «История этого рассказа», начинается так: «Это первая попытка перевести в буквы рассказ, который долгие годы существовал только в устной моей передаче и входит в число самых для меня важных «устных рас­сказов». Но...

Бумага способна закрепить текст. И бессильна передать самый «спектакль», игру, тембр голоса, манеру произно­шения, «поведение лица», жесты, «мизансцены», а главное, интонации. И тем самым весь интонационный подтекст» ⁴.

Подкрепленное различием в самой материальной форме выражения, в самих условиях существования и восприятия, разграничение устной и письменной речи, не­сомненно, лежит в основе функциональной дифференциа­ции языковых средств. Но абсолютизация и этого существеннейшего признака оказывается невозможной. Объединенные формой выражения (устной или письмен­ной), различные тексты и высказывания во многих слу­чаях настолько далеко отстоят друг от друга всем набо­ром своих лексических и грамматических особенностей и, наоборот, смыкаются с отдельными текстами и выска­зываниями, стоящими по другую сторону разграничиваю­щей линии, что некоторым исследователям указанный принцип разграничения вообще представлялся ненадеж­ным или неглавным при выделении стилистических раз­новидностей языка. В противоположность этому, другим исследователям кажется возможной абсолютизация именно данного разграничения. Настойчиво в пользу этого вы­сказывалась в последнее время О. А. Лаптева.

Рассматривая соотношение функциональных стилей и «устно-разговорной разновидности» языка, О. А. Лаптева отмечает: «По признаку функциональной нап­равленности речи устно-разговорная разновидность и стиль сближаются между собой, однако функции уст­но-разговорной разновидности более многогранны - это и семейные, и вообще обиходно-бытовые, и служебные, и

⁴ «Юность», 1974, № 12, стр. 47.

21

«магазинные» и «уличные» разговоры, и непринужденная беседа двух и более участников в форме диалога и полилога, и пространные повествования и выступления в форме монолога, и др.» ⁵

В концепции О. А. Лаптевой представляется правиль­ным определение общего соотношения между стилями и «устно-разговорной разновидностью» языка, но определе­ние границ последней вызывает серьезные сомнения. О. А. Лаптева стремится доказать, что по признаку пу­бличности-непубличности существенных различий «в функ­ционировании устно-разговорной разновидности не су­ществует», а «значение признаков непосредственности, непринужденности, неподготовленности, неофициально­сти - опосредствованности, обдуманности, подготовлен­ности, официальности речи не следует преувеличивать» ⁶. Было бы неоправданно возражать против выбора объек­та исследования, им может быть, конечно, и устная речь во всех ее проявлениях. Те области речи, которые обычно определяются как «устная», «разговорная» или «устно-разговорная речь», не изучены еще настолько, что­бы можно было бы со всей определенностью утверждать, что то или иное выделение изучаемого объекта является во всех отношениях наиболее целесообразным. Не является бесспорным и то, каким именно признакам может быть при­писана при этом решающая роль (публичность - непуб­личность, неофициальность - официальность, тематика речи и т. д.). Не кажется только оправданной полемика, которая направлена против иного определения устно-раз­говорной речи, даваемого другими авторами. Кстати, если уж говорить о терминах, то вряд ли расширительное по­нимание «устно-разговорной речи» является наибо­лее удачным, поскольку с обозначением «разговорная речь» обычно связывается представление о речи именно неофициальной, непубличной, неподготовленной.

И по существу вряд ли официальное или подготовлен­ное публичное выступление целесообразно рассматривать в отрыве от тех «книжных стилей» литературного языка (таких, как научный, деловой, публицистический), от ко­торых О. А. Лаптева отграничивает объект своего иссле-

⁵ О. А. Лаптева. Синтаксис типизированных предикативных кон­струкций устно-разговорной разновидности современного рус­ского литературного языка. Автореф. докт. дисс. М., 1974, стр. 1.

⁶ Там же, стр. 8—9.

22

дования, но которые, несомненно, в большей степени определяют характер языковых средств, используемых в данном выступлении, чем его устная форма.

В ряде работ было убедительно показано, что поня­тия «разговорная речь» и «устная речь» целесообразно дифференцировать. Как писала Н. Ю. Шведова, «далеко не все написанное относится к речи письменной, так же как и далеко не все устное, произносимое (и даже воп­лощающееся в разговоре) относится к речи разговор­ной» ⁷.

В книге «Русская разговорная речь» отмечается: «В современной лингвистической литературе термину «разговорная речь» приписывают разное содержание. Ос­новные объекты, которые называют этим термином, мож­но кратко охарактеризовать так: 1) любая речь, прояв­ляющаяся в устной форме (научный доклад, лекция, выступление по радио, телевидению, бытовая речь, го­родское просторечие, территориальные диалекты), 2) лю­бая устная речь городского населения, 3) бытовая речь городского и сельского населения, 4) непринужденная речь носителей литературного языка.

Уже из этого краткого перечисления видно, сколь раз­нообразны названные выше объекты и сколь необходимо оценить их лингвистическое содержание и разграничить их терминологически. Мы предлагаем принять для перво­го объекта термин устная речь, для второго - городская (устная) речь, для третьего - быто­вая речь, для четвертого - литературная раз­говорная речь (или: разговорная речь)»⁸.

Такое терминологическое разграничение представляет­ся и необходимым, и оправданным. Естественно, оно не предопределяет ни лингвистической характеристики вы­деленных разновидностей общенационального языка, ни возможностей того или иного их объединения в качестве объекта исследования. Но оно необходимо потому, что позволяет терминологически дифференцировать то, что уже само по себе разграничено экстралингвистически. Оно представляется оправданным потому, что и лингвистиче­ские данные, которые получены к настоящему времени,

⁷ Н. Ю. Шведова. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М., 1960, стр. 3.

⁸ «Русская разговорная речь». М., 1973, стр. 5.

23

свидетельствуют о существенных языковых отличиях названных видов речи. Не исключена возможность, что дальнейшее изучение языка во всех его разновидностях внесет и в указанное разграничение какие-либо коррективы.

Таким образом, в составе литературного языка может быть выделена такая отграниченная от других разновид­ность, как разговорная речь.

В цитированном исследовании отмечено, что «три осо­бенности внеязыковой ситуации с необходимостью влекут за собой» ее использование. Это:

«неподготовленность речевого акта;

непринужденность речевого акта;

непосредственное участие говорящих в речевом акте» ⁹.

Очерченной таким образом разговорной речи противо­стоят определенные виды как письменной, так и устной речи. Их выделение и характеристика являются по сей день также во многом спорными.

О. А. Лаптева правильно отмечает, что «тема обязы­вает к употреблению определенного речевого набора», она приводит интересные примеры в подтверждение этого по­ложения: «Вот фраза из самой неофициальной обстанов­ки, но на серьезную тему: — Ну, ты будешь высказы­ваться по поставленным мною вопросам? Двое приятелей, разговаривая о науке в троллейбусе, употребляют выра­жения вроде связано с познанием. Отец, объясняя ма­ленькой дочери устройство человеческого тела, говорит: Кровь поступает в организм. Ср. еще из речи обиходно-деловой: Сейчас ведутся исследования сверления ультра­звуком; Процесс прохождения номера через типогра­фию ¹⁰. Далее отмечается, что, «если двое приятелей, разговаривающих на научную тему в неофициальной об­становке, проявляют серьезное отношение к трактуемому ими сюжету, их речь во многом приблизится к письмен­ной, отдавая дань лишь некоторым требованиям устной формы» ¹¹.

О. А. Лаптева приводит эти наблюдения, стремясь доказать, что признак «неофициальности» не может служить характеристикой «устно-разговорной

⁹ «Русская разговорная речь», стр. 9.

¹⁰ О. А. Лаптева. Устно-разговорная разновидность современного русского литературного языка и другие его компоненты (статья вторая). «Вопросы стилистики», вып. 8. Изд-во Саратовского ун-та, 1974, стр. 102.

¹¹ Там же.

24

речи», и возражает таким образом против определения «разговорной речи», данного в «Проспекте» Е. А. Зем­ской. Однако возражения такого рода не представляются оправданными. Ведь приводимые О. А. Лаптевой фразы и словосочетания явно восходят к тем типам речи, кото­рые не только «приближаются», но и получили свое раз­витие и закрепление именно в письменной форме. Было бы странно думать, что устная речь непроницаема для таких построений. Однако, по-видимому, нет никаких оснований считать, что, коль скоро они были зафиксирова­ны в устной (причем «неофициальной») речи, их отграни­чение от других проявлений устной речи невозможно или ненужно. В речи людей, владеющих литературным язы­ком, мы неизбежно встретим (и можем в неограниченном количестве зафиксировать) фразы, образцом для которых служат письменные тексты, как и более или менее пря­мую «цитацию» из этих текстов, когда дело касается научных истин, усвоенных еще со школы или относя­щихся к кругу интересов говорящих. Точно так же под давлением рекламы, бытовых инструкций, официальных документов и т. п. в устную речь постоянно проникают фразы, оформленные в соответствии с требованиями «делового стиля». Вряд ли необходимо считать их принад­лежностью «разговорной речи», если последняя — соглас­но определению — отграничивается от делового стиля, так же как и от научного.

О. А. Лаптева справедливо замечает, что «вряд ли можно ожидать от выступающего с кафедры с научным докладом употребления бессоюзной конструкции типа — Он спал ты пришел?» «Но ведь и ее общелитературный эквивалент,— продолжает автор,— в этих условиях также не будет употреблен, ибо ситуация и тема не дают к этому повода» ¹². Оценка конструкции, как нетрудно за­метить, подменяется здесь оценкой конкретной фразы с конкретным лексическим составом: ведь если речь идет именно о конструкции, нам следует решить, типичны ли для «выступающего с кафедры с научным докладом» и такого рода фразы — Глагольную форму в придаточном предложении находится необходимо рассматривать … .и т. п.

¹² Там же, стр. 101—102.

25

Соображения О. А. Лаптевой важны в том отношении, что заостряют внимание на роли тематики речи в выборе тех или иных средств ее оформления. Разумеется, не может быть убедительных доводов против того, чтобы изучать устную речь во всем ее объеме, прослеживая при этом, как тематика и ситуация речевого общения влияют на выбор речевых средств. Но факт соотнесенности от­дельных «тем» с определенными письменно-закреплен­ными типами речи все равно не может игнорироваться в таком случае, а в связи с этим остается необходимость выделения тех форм «устно-разговорной литературной речи», которые не связаны более или менее непосредствен­но с определенными «функционально-речевыми стилями», такими, как научный, официально-деловой, публицисти­ческий.

В свое время на страницах журнала «Вопросы язы­кознания» развернулась оживленная дискуссия о «стилях языка» ¹³. Обсуждался вопрос: можно ли считать, что действительно существуют обособленные, отграниченные друг от друга разновидности языка, которые соответст­вуют выдвигаемому понятию «стиль языка»? Поводом для дискуссии послужил доклад Ю. С. Сорокина «Об основ­ных понятиях стилистики» ¹⁴, в котором отвергалось то понимание «стиля», которое соответствовало определению, данному В.В.Виноградовым: «Стиль языка—это се­мантически замкнутая, экспрессивно ограниченная и целесообразно организованная система средств выражения, соответствующая тому или иному жанру литературы или письменности (например, стиль официально-деловой, стиль канцелярский, стиль телеграфный и т. п.), той или иной социальной ситуации (например, стиль торжествен­ный, стиль подчеркнуто вежливый и т. п.), тому или иному характеру языковых отношений между разными членами или слоями общества» ¹⁵. Нетрудно заметить, что в та­ком применении термин «стиль» объединяет очень раз­нородные явления. Можно, естественно, усомниться в его целесообразности, особенно если соответствующим явле-

¹³ ВЯ, 1954, № 1—6; 1955, № 1.

¹⁴ Доклад в переработанном виде и под заглавием «К вопросу об основных понятиях стилистики» был опубликован в журнале «Вопросы языкознания» (1954, № 2).

¹⁵ В. В. Виноградов. О задачах истории русского литературного языка преимущественно XVII—XIX вв.— Изд. АН СССР, ОЛЯ, 1946, вып. 3, стр. 225.

26

ниям приписаны такие качества, как «системность» и «семантическая замкнутость».

В ходе дискуссии и дальнейших исследований было убедительно показано, что выбор тех или иных средств выражения, несомненно, зависит от условий и цели речевого общения, он зависит также от формы и содержания общения. Носители развитого литературного языка используют различные языковые средства в зави­симости от того, о чем они говорят и пишут. Это каса­ется не только лексико-семантических различий, которые легко объясняются предметной направленностью речи, но и внутренней ее организации, закономерностей выбора тех или иных синонимических средств выражения. Было показано, что такие явления, как «стиль семейной ссоры» или «телеграфный стиль», не соотносительны с типами речи, обозначаемыми как «официально-деловой стиль», «научный стиль». Последние никак не соотносительны с понятиями «торжественный стиль», «преувеличенно веж­ливый стиль» и т. д. Термин «речевой стиль» закрепился за функциональными разновидностями речи, из которых наиболее четко вырисовались научная речь, официально-деловая речь, публицистическая речь. За ними в основ­ном и закрепилось обозначение «функционально-речевой стиль».

Вместе с тем по-прежнему остается дискуссионным вопрос о соотношении этих типов речи с такими, как «язык художественной литературы» и «разговорная речь».

По-прежнему подвергается обсуждению вопрос о том, входит ли в ряд функциональных стилей «язык художе­ственной литературы» и «разговорная речь». Ни у кого в общем не может вызвать сомнения, что язык художе­ственной литературы существенно отличается от языка научных работ, следовательно, предметом обсуждения здесь является не возможность или необходимость отгра­ничения соответствующих типов речи, а просто, в конеч­ном счете, вопрос о том, являются ли оба названных типа речи в равной степени «функционально-речевыми стилями». Точно так же ни у кого не может вызвать сомнения тот факт, что разговорная речь (даже в самом широком и неопределенном ее понимании) в языковом отношении существенно отличается от того, что называ­ют «канцелярским стилем». Следовательно, обсуждение здесь опять-таки касается, в конечном счете, терминологии.

27

Все эти обсуждения никак нельзя назвать бесплодны­ми, потому что они помогли вскрыть ряд важных и ин­тересных фактов, позволили ряду исследователей сделать существенные выводы из проведенных наблюдений. Мно­гие стимулированные полемикой исследования, в которых рассматривались особенности функционально-речевых сти­лей, представляют собой несомненный вклад в стилисти­ческое изучение русской речи. Однако если говорить о самом предмете спора, его нельзя назвать иначе как до­вольно «отвлеченным». В конце концов, это схоластиче­ский вопрос - какую разновидность речи можно считать «речевым стилем», а какую таковым считать нельзя, по­скольку совершенно ясно, что соответствующий «статус» речевой разновидности будет зависеть от того определе­ния, какое дается понятию с т и л ь.

То, что различные языковые средства по-разному используются в разных сферах языкового общения, в раз­ных сферах речевой деятельности человека, - это несом­ненный факт, он подтвержден многочисленными наб­людениями над функционированием самого языка в обществе. Вследствие этого выделение и определение функциональных разновидностей языка обусловлено объ­ективной действительностью существования языка и не может зависеть от произвола исследователя. Но в самой языковой действительности не дано непосредственно критериев того, что мы можем определить как «функ­циональный стиль». Иными словами, факты языка, есте­ственно, должны быть описаны так, чтобы описание адек­ватно их отражало (если мы приписываем той или иной синтаксической конструкции не то значение, которое она реально имеет в языке, мы попросту допускаем ошибку), но та или иная группировка фактов во многом опреде­ляется характером и задачами исследования. Наблюдае­мые в самой действительности различия в применении языковых средств, которыми определяются функцио­нальные разновидности языка, наблюдаются в пределах одного и того же языка и в сфере деятельности в общем одного и того же языкового коллектива, поэтому нельзя ожидать, чтобы соответствующие разновидности речи не перекрещивались друг с другом, чтобы границы между ними, устанавливаемые по одним признакам, не перемещались бы, когда на первый план выдвигаются другие признаки.

28

Значительная часть даже относительно простых еди­ниц языка характеризуется целым комплексом разнород­ных признаков, поэтому возможны (и реально существу­ют в лингвистических описаниях) различные их класси­фикации. Когда дело касается таких сложных явлений, как «функциональная разновидность речи», «тип речи», в формировании которых важнейшую роль играют не только языковые, но и экстралингвистические факторы, их однозначное определение на основе «однородных» при­знаков вообще сомнительно. Выделяя даже такие функ­ционально-речевые стили, как научный и официально-деловой, правомерность выделения которых обычно не подвергается сомнению со стороны исследователей сти­лей, мы не можем не заметить, что они не вполне соотносительны друг с другом по отдельным признакам. Ста­вя в тот же ряд «функционально-речевых стилей» другие разновидности речи, мы, естественно, выделяем из целой совокупности признаков, которые сами по себе могут быть весьма важными для характеристики данных разновидностей, только такие, которые делают возможным со­поставление последних друг с другом, а также предпо­лагают достаточно определенную характеристику того целого, что получает наименование «функциональные сти­ли речи».

Распространенность (в лингвистической литературе) обозначения «функционально-речевой стиль» вызывает иногда представление о какой-то непосредственной язы­ковой данности, которая требует только адекватного науч­ного определения. Между тем это все-таки не непосред­ственная данность, а научная абстракция, для достижения которой требуется отбор и оценка очень разнообразных языковых фактов и учет целого ряда внеязыковых фак­торов. Это не значит, что функционально-речевые стили выделяются произвольно, но, конечно, их выделение ус­ловно. Оно условно в том смысле, что предполагает определение, на основании которого и могут быть выделены соответствующие единицы. Другое дело, что всегда сохраняется требование оправданности языковой реальностью самого определения, его соответствия тому, что наблюдается в речевой практике, его соответствия, наконец, задачам исследования. Это, однако, достаточно общее требование, обосновывать которое, конечно, нет необходимости.

29

В соответствии с тем, как в многочисленных иссле­дованиях по стилистике современного русского литератур­ного языка определены особенности различных типов речи, основное разграничение представляется следующим.

Если принять во внимание такую экстралингвистиче­скую реальность, как тема сообщения, и учесть при этом, насколько тематика влияет на оформление речи, ее ор­ганизацию, отбор и сочетание языковых средств, наиболее весомым может быть признано то различие, которое оп­ределяет разграничение устной разговорной речи и таких относительно отграниченных в самой своей целенаправ­ленности видов письменной речи, как речь научная, офи­циально-деловая, публицистическая. Ничто, по-видимому, не препятствует тому, чтобы сохранить за последними наименование «функционально-речевые стили». Сближаю­щей их чертой является то, что они сформировались и активно развиваются в недрах письменной речи. Они противопоставлены той разновидности, которая определе­на как разговорная речь. Это не значит, что элементы разговорной речи не могут проникать в названные типы речи, но существенней то, что многие происходящие в разговорной речи процессы (происходящие в ней постоян­но) вообще не затрагивают их и даже почти не отража­ются в них.

Между типичными средствами письменной и устной речи, конечно, нет непреодолимых границ. Те качества, которые в целом отличают устную речь от письменной (неподготовленность, спонтанность, непосредственность общения), могут разнообразно трансформироваться и пе­рекрещиваться в отдельных типах устной и письменной речи, что приводит к взаимодействию и контаминации их различных форм.

Для носителей развитых литературных языков, обла­дающих богатой литературно-художественной письмен­ностью, представление о единстве литературного языка и его норм выступает как непреложный фактор, регули­рующий их речевую деятельность. Осознание нелитера­турности отдельных речевых фактов в произведениях художественной литературы, признанных образцовыми (например, в речи персонажей), разумеется, не колеблет, а скорее утверждает ореол общей «языковой нормы», поскольку дает конкретно почувствовать ее

30

границы и возможности отхода от нее – в рамках несомненной «литературности» всего речевого строя произведения.

Маскировка письменной речи под устную (не говоря уже об устном исполнении подготовленного письменно сообщения) в самых различных инсценировках непосред­ственных выступлений, так же как намеренное или бес­сознательное следование в неподготовленном устном вы­ступлении моделям письменного изложения, во многом видоизменила представление о первичных особенностях той и другой формы языка.

Тексты произведений драматургии в основных своих чертах представляют собой намеренную имитацию непо­средственной устной речи, вместе с тем, будучи зафик­сированными письменно, они как бы вводят в «письмен­ный оборот» часть разговорной лексики, фразеологии, некодифицированных синтаксических конструкций. Ста­новясь озвученными на сцене, эти тексты вновь как будто вливаются в поток ежедневной устной речи, в ка­кой-то степени влияя на нее и способствуя распростра­нению отдельных слов, выражений и словообразователь­ных образцов.

Можно думать, что по крайней мере некоторая часть «литературных реминисценций» возникает не непосред­ственно на литературной почве, а проходит более слож­ный путь вторичной фиксации.

В каждом развитом литературном языке с его тради­циями ораторской речи и многочисленными образцами воспроизведения непосредственной устной речи в худо­жественных произведениях создается общий «стандарт литературности», вырабатывается литературная норма, являющаяся общей (или в какой-то части представляю­щаяся общей) для обеих форм (устной и письменной) языкового общения. Подавляющее большинство носителей современных развитых литературных языков постоянно имеют дело с обеими формами речи.

Невольно создается иллюзия, что обе эти сферы если не равноправны, то по крайней мере тождественны во всех сферах речевого общения.

Между тем ни единство общеязыковой основы этих форм, ни их постоянное взаимодействие в самых разно­образных ситуациях речевого общения не могут скрыть того в общем очевидного факта, что в разных сферах

31

речевой деятельности человека то той, то другой форме принадлежит, так сказать, первообразующая роль.

Каждый из функционально-речевых стилей (если иметь в виду ту их совокупность, которая наиболее бес­спорно выделяется в исследованиях по стилистике), бе­зусловно, тяготеет к письменной форме. Это никак не может преуменьшить значения соответствующих выска­зываний в устной форме. Но действительно научное из­ложение, сколь бы ни были важны устные диспуты на научные темы, непосредственное обсуждение тех или иных аспектов или результатов работы, в основном все же ориентировано на письменную речь, о чем явно свиде­тельствует необходимость во многих случаях хотя бы частичного перехода к элементам письменного изложения (к написанию формул, демонстрации таблиц, диаграмм и.т.д.

Помимо этого внешнего проявления «письменной закрепленности» жанра в целом очевидна общая ориентированность изложения на нормы литературно-письменной речи, т. е. те нормы, которые сформировались и получи­ли свое отчетливое выражение в письменных текстах ана­логичного содержания.

Жанр научно-популярной литературы с его заметными отступлениями от канона «чисто научного» изложения, особенность которых в речевом плане проявляется в оп­ределенном приспособлении к более общим способам выра­жения, т. е. в замене специальных языковых средств общелитературными, воспринимается как особый жанр научной прозы именно благодаря его речевой характери­стике. Возможность вкрапления в «чисто научный» текст оборотов разговорной речи или элементов речи художест­венной (примеры чему приводились во многих исследова­ниях по стилистике) свидетельствует не о неопределенности или неочерченности речевых границ стиля, а только об их очевидной условности. Уже тот факт, что такие «вкрапления» легко выделяются, указывает на стилисти­ческую «инородность» соответствующих отрезков текста.

Как вкрапления иноязычной речи в русский роман не делают этот роман нерусским, так и введение в тексты определенного функционального стиля иностилевых эле­ментов не может изменить их общей стилистической зна­чимости. Яркие примеры пародирования, смысл которого заключается в изложении в определенной стилистической

32

форме не соответствующего данной форме содержания, подтверждают тем, как они воспринимаются, и устойчи­вую закрепленность самой данной формы в сознании но­сителей языка как вполне определенной речевой формы, и ее непосредственную предназначенность для определен­ного содержания.

Несомненной представляется внутренне обусловленная приверженность официально-деловой речи к письменной фиксации. Характер общественно, юридически значимых документов требует от соответствующих текстов и неиз­менности формулировок, и возможности повторного обра­щения к ним, что связано именно с письменной формой их существования. Первые же шаги развития письменно­сти у различных народов так или иначе связаны с пот­ребностями письменной фиксации юридических отноше­ний, существующих в обществе и возникающих между отдельными его членами.

Речевые особенности соответствующих жанров нераз­рывно связаны с формулами, выработанными и закрепив­шимися в письменной форме. Самая необходимость сохра­нения документа, точного соотнесения с ним новых доку­ментов обусловливает неизменный, «застывший» характер лексического состава и синтаксического оформления де­ловых текстов. Этой же необходимостью, понятно, обус­ловлена не только шаблонность присущих текстам язы­ковых средств, но и несомненная архаичность многих из последних, которая постоянно отмечается в стилистиче­ских исследованиях.

Может быть, было бы не совсем неоправданным и пред­положение о некоторой психологической обусловленности речевого строя указанных текстов. Заключенная в них «сила действия» ставит их в особое положение, которое неизбежно ассоциируется с их особой оформленностью, для создания которой речевые средства играют немало­важную роль.

Существование основной части национальной художе­ственной литературы в письменно-закрепленной форме заставляет соотнести ее с письменными типами речи. В то же время основной особенностью современной художест­венной литературы является то, что в ней используются все средства национального языка и намеренно воспро­изводятся специфические черты разговорной речи. Уже это заставляет усомниться в целесообразности рассмотре-

33

ния художественной речи в ряду других функционально - речевых стилей. В то время как научная, официально-де­ловая и публицистическая речь регулируются нормами общелитературного языка, составной частью которого они и являются, язык художественной литературы включает в себя такие средства и способы выражения, оценка ко­торых с точки зрения норм литературного языка недо­статочна. Явно недостаточна и оценка языковых особен­ностей художественных текстов с точки зрения основной, коммуникативной функции языка, которая всегда высту­пает там в сложном взаимодействии с так называемой «поэтической», или «эстетической, функцией» ¹⁶.

Многие отрезки художественного текста по существу несут не «буквальную», заключенную в них непосредст­венно информацию, а ту информацию, которая сущест­венна в общем художественном контексте и служит для создания художественного образа.

Таким образом, коммуникативная функция языка вы­ступает здесь в явно трансформированном виде. Это на­глядно видно в тех случаях, когда в текст художествен­ного произведения вводятся высказывания, внешне совпа­дающие с высказываниями, например, научного характе­ра, вводятся элементы официально-деловой речи и т. д.

Например, мы находим в художественном произведе­нии такую информацию: «Во рту человека обитает мно­жество микробов. Они находят там все необходимые усло­вия для существования. Если не чистить зубов, не поло­скать рта, количество мельчайших организмов во много раз увеличивается. В плохих, разрушенных зубах живут миллионы микробов...». Вряд ли кто-нибудь всерьез станет утверждать, что для читателя существенна именно эта информация как таковая. Она дана в рассказе, где опи­сывается, как заведующий Верхнепечорским райздравом объезжает на моторной лодке просторы Верхнепечорского района. «В эту очередную поездку Федор Петрович взял с собой Леночку Рогову - зубного врача, окончившую

¹⁶ Признание того, что языку кроме его основной, коммуникатив­ной, функции присуща также «эстетическая функция», никак не колеблет решающего значения первой, но отражает тот реальный факт, что во многих случаях чисто информативная направленность речи осложнена тем, что языковая форма ис­пользуется «сама по себе», становясь элементом общего содер­жания речи. Ср. рифмы в стихотворной речи и т. п.

34

только что стоматологический… Леночка в свои двадцать три года выглядела совершеннейшим ребенком... Это был первый рейс Леночки Роговой. Первый рейс — по осенней большой воде». И вот в далеком селе Мамылях, где «никто и никогда не упустит случая поглядеть на приезжих людей», в просторной избе, куда набился народ (и те, у кого болели, и те, у кого не болели зубы), Ле­ночка Рогова с зеркалом приступила к первой пациент­ке — тетке Дарье:

Однако, завидев в руке Леночки Роговой сверкающее никелем ротовое зеркало, тетка Дарья ахнула, надломила пальцы, заголо­сила, будто по себе самой — покойнице.

— Перестаньте,— приказала Леночка,— Ничего страшного. Тетка Дарья голосить продолжала. До тех пор, пока Леночка не сунула ей в рот стержень с зеркальцем на конце: тут уж тетке Дарье голосить стало невозможно, и она только вращала выкачен­ными глазами, побелевшими от страха.

— Во рту человека обитает множество микробов,- рассказыва­ла между тем Леночка Рогова всем присутствующим, разглядывая в зеркальце горемычные Дарьины зубы.— Они находят там все не­обходимые условия для существования... Пожалуйста, не вертитесь. Если не чистить зубов, не полоскать рта, количество мельчайших организмов во много раз увеличивается. В плохих, разрушенных зубах живут миллионы микробов...

Все присутствующие согласно кивали Леночкиным словам, друг на друга поглядывали: вот, дескать, чего только не придума­ют ученые люди (Рекемчук, Без боли).

«Информация» о том, сколько микробов обитает во рту человека, неотделима от данного контекста. Здесь важна обстановка и реакция слушателей: «вот, дескать, чего только не придумают ученые люди». На этом столк­новении двух «речевых стихий» — «ученой» лекции Ле­ночки Роговой и добродушно-почтительного отношения к ней собравшихся — и строится художественное изображе­ние ситуации. Язык выступает здесь не только в комму­никативной, но и в своей особой функции, которая обозна­чается обычно как поэтическая, или эстетическая.

Эта функция языка проявляется не только в художе­ственных произведениях. Всякий раз, когда наше внима­ние обращено на форму высказывания, на то, как выра­жена мысль, мы вступаем в сферу действия именно этой функции.

35

Не подсчитано, сколько в среднем взрослый человек ежедневно произносит слов и сколько их слышит от не­посредственных собеседников. Не установлено также, как распределяется его словесный баланс между различными типами речевого общения. Поэтому трудно настаивать на ведущем положении какого-либо жанра устной речи. Од­нако предположительно можно, по-видимому, утверждать, что доля тех жанров, где проявляется не только практи­ческая функция речи, но в какой-то мере и ее эстети­ческая функция, не так уже незначительна, как это при­нято считать.

Эстетическая функция языка в начальном своем виде проявляется, как только говорящий начинает обращать внимание на внешнюю форму своей речи, как-то оцени­вать возможности словесного выражения. Уже намерен­ное «коверканье слов», направленное на то, чтобы выз­вать те или иные речевые ассоциации, сознательное вве­дение в речь элементов «чужого стиля», всевозможное обыгрывание такого рода «цитатного» материала, встреча­ющиеся на каждом шагу, показывают небезразличие говорящих к словесной форме высказывания. Существует множество мелких жанров бытовой речи, когда важным становится не только то, о чем говорится, но и как об этом говорится.

Анекдоты зачастую построены на семантических сдви­гах, на смысловых недоразумениях. Каламбуры, игра слов, сколь бы они ни были различны по своей художе­ственной и содержательной ценности, в сущности отража­ют внимание говорящих именно к внешней стороне сло­весного знака, внимание, которое и является основой проявления эстетической функции языка.

Другой круг фактов не менее показателен в этом от­ношении.

В обычных рассказах о ежедневных событиях, проис­шедших дома, на улице, на работе, во всем том, что мож­но назвать «бытовым повествованием», пусть даже в са­мом незамысловатом, всегда хотя бы в минимальной сте­пени проявляется стремление к выразительности и изоб­разительности. Часто «бытовое повествование» лишено собственно практического интереса, не имеет никакого прагматического смысла, вызвано просто потребностью го­ворящего сообщить о том, что его заинтересовало, пере­дать то, что он видел, слышал, заметил; при этом пове-

36

ствующий сознательно воспроизводит чужую интонацию, чужие обороты речи. Не столь уж редко такое повество­вание не лишено зачатков непосредственной художествен­ности: обрисовки характеров при помощи специально выбираемых речевых средств, стилистической организации текста, элементов своеобразного сказа. Из синонимиче­ских (в широком смысле) средств говорящий отбирает те, которые дают возможность - в той мере, в какой это ему доступно, - придать своей речи «красочность», изобрази­тельность, сделать собеседника соучастником события.

«Отчуждение» фольклора в его старых, классических формах породило разнообразные виды нового устного словесного творчества. Некоторые образцы этого нового словесного творчества (частушки, «бывалыцины» и т. д.), записанные фольклористами и изданные, включенные та­ким образом выборочно в фольклор нового времени, в языковом плане представляют собой лишь конденсиро­ванные образцы всего массового — в самом полном смысле слова — словесного творчества, возникающего в обычной речи самых различных групп языкового коллектива.

Целенаправленное использование многозначности сло­ва, сознательное отталкивание от устойчивого словесного оборота, применение необычных сравнений, эпитетов — само по себе все это так же свойственно повседневной речи, как и речи художественной. В этом смысле язык художественных произведений никак не отгорожен от общенациональной языковой практики.

Н. Н. Асеев писал: «В чем же неожиданность и но­визна поэзии? В открытии новых соотношений смысловых реальных понятий. Соотношения эти воспринимаются в первый момент как неоправданные, непривычные в своей контрастности и необжитости. Приведу примеры таких неожиданных соотношений смысла, сначала кажущегося не укладываемым в обычные мерки восприятия.

Рабочий на суде, описывая в качестве свидетеля про­исходившую пьяную драку, ответил судье на вопрос, как происходило дело: «Да ведь, когда я прибежал туда, они уже табуретки листают!»

Вот это неожиданное, непривычное соединение слов — «табуретки» и «листают» — сразу без многословия созда­ло картину полной потери представления о действитель­ности у дравшихся. Действительно, если они тяжелые табуретки листали, как рука страницы или как ветер

37

взметает листья, то ясно стало и судье и публике, что драка была вызвана только опьянением, а не злым умы­слом ее участников. Эта неожиданность выразительности слов, заменяющая собой всякий длинный способ описа­ния событий, и есть поэзия. Выразительность, бытующая в языке простых людей, и не подозревающих, что они выражаются поэтически. Но не всякий наделен этой спо­собностью. Не всякий пишущий стихи — поэт.» ¹⁷

Все это, что сближает художественную речь с разго­ворной, вместе с тем отличает ее от речи научной и офи­циально-деловой.

Проникновение в художественную речь элементов про­сторечия, диалектизмов, устаревших единиц языка, воз­можность мотивированного введения в художественное произведение контекстных (предназначенных только для данного случая) неологизмов делают эту разновидность языка настолько отличной в речевом отношении от более строго организованных в этом плане научных и офици­ально-деловых текстов, что признание за ней «статуса» функционально-речевого стиля не кажется терминологи­чески оправданным.

Ведь терминологическое объединение каких-либо яв­лений предполагает их соотнесение по определенным при­знакам. По всем своим основным признакам художествен­ная речь скорее противопоставлена всем функционально-речевым стилям вместе (если исключать ее из этого ряда), чем каждому из них в отдельности. В то же вре­мя «особые взаимоотношения» с устно-разговорной речью опять-таки ставят ее в особое положение по сравнению с этими стилями.

Таким образом, при разграничении основных функци­ональных типов литературного языка представляется це­лесообразным выделить прежде всего: устно-разговорную речь; художественную речь; совокупность закрепленных в письменной форме функционально-речевых стилей.

Было бы, очевидно, не совсем правильно представить соответствующие разновидности как какие-либо концен­трические круги или как секторы одного круга (символи­зирующего «общелитературный язык»), центральную часть которого занимают «нейтральные» языковые сред­ства, общие для всех типов речи, периферия же кото-

¹⁷ Н. Асеев. Зачем и кому нужна поэзия. М., 1961, стр. 45—46.

38

рого разделена между секторами. Такое представление, помимо всего прочего, противоречило бы представлению о единстве литературного языка, несомненно присутст­вующему в сознании говорящих. Языковые средства, ко­нечно, неравномерно распределены между различными типами речи. Однако специфические для каждого из них единицы не образуют в основной своей массе каких-либо синонимических рядов, которые можно было бы сопоста­вить друг с другом.

Литературный язык, по-видимому, с большим основа­нием мог бы быть представлен как такой круг, который в зависимости от функциональной направленности речи смещается в разные плоскости, при разных смещениях отдельные его части выступают на первый план, некото­рые другие — отходят в тень. Функциональные разновид­ности тогда - это разные проекции единого круга в трех­мерном пространстве.

Схематичность и подобного представления о функцио­нальных разновидностях языка очевидна. Важно под­черкнуть также, что и намеченное деление не должно быть интерпретировано как такое, при котором между разграниченными разновидностями языка не существует переходных, промежуточных зон, которые при ином под­ходе не могли бы быть выделены наравне с отмеченными. Однако любое расчленение непрерывного речевого конти­нуума неизбежно окажется в известном смысле схема­тичным. Основанием же для данной схемы могут служить не только эмпирические наблюдения, но и некоторые со­ображения более общего порядка.

Типы речи, функциональные разновидности языка — это историческая категория. Поэтому, естественно, на раз­личных этапах развития языка меняется их состав и их взаимодействие и соотношение друг с другом. Меняется и их роль в литературном языке, и удельный вес в оп­ределении литературной нормы. Это подтверждается на­блюдениями целого ряда исследователей. Вместе с тем необходимо отметить следующее. Можно думать, что на современном этапе развития русского литературного язы­ка его основное функциональное членение, если исходить из предложенной выше схемы, в наибольшей степени со­ответствует основной функциональной модели уст­ройства языка вообще.

Функционирование языка предлагает три основные

39

стороны, трех «внеязыковых участников» речи: то, о чем сообщается; того, кто сообщает; того, кому сообщают. По­нятно, что предметом сообщения может быть и что-либо, о самом говорящем или что-либо о принимающем сооб­щение, или говорящий может обращаться к самому себе, но в таком случае стороны треугольника только сдвига­ются, но никак не исчезают.

Такое общее представление об устройстве языка в це­лом достаточно очевидно.

Как известно, на учете именно этих основных сторон языка в свое время была построена общая модель языка К. Бюлера, который так определял семантические функции сложного языкового знака. «Это символ - в силу своей ориентации на предметы и материальное со держание, симптом (указание) - в силу своей зависимости от посылающего (говорящего), внутреннюю сущность которого он выражает, и сигнал - в силу своего обращения к слушающему, внешнее и внутреннее поведение которого направляется им, как и другими, комму­никативными знаками» ¹⁸. В соответствии с этим были выделены три «функции» языка: выражение (Ausdruck), обращение (Ареll) и сообщение (Darstellung). Модель языка К. Бюлера подвергалась в дальнейшем уточнениям и детализации. Но важно отметить, что наиболее общая «модель устройства языка» не только дает возможность схематически определить основные «функции» языкового знака, но также требует определить характер отношения, которое устанавливается между названными сторонами.

Следует обратить внимание на то, что их соотношение в различных типах речи неодинаково. Самый характер проявления этих сторон меняется в зависимости от того, в каких условиях используется язык как средство обще­ния. И в устно-разговорной, и в художественной речи, и в отдельных «функциональных стилях» первое, второе и «третье» лицо (третья сторона) представлены по-разному. Если на учете их меняющегося соотношения построить общую, абстрактную схему функциональных типов, то мы получим представление о возможном (наиболее об­щем) функциональном членении языка. Соотнесение та­кой абстрактной схемы с реально существующими в оп-

¹⁸ Цит. по: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965, стр. 26.

40

ределенный период разновидностями речи делает их определение более обоснованным.

В условиях, когда язык применяется во всех сферах человеческой жизни, когда участники общения (1-е и 2-е лицо) могут всячески меняться, когда темой речи может быть все, что угодно, сведение реального многообразия к каким-то относительно устойчивым соотношениям пред­ставляется необходимой основой исследования всех раз­нообразных функциональных видоизменений языка, установления их внутренней природы. Понятно, что применение общей схемы к реальной языковой действительности потребует учета и других факторов, если мы будем стремиться к адекватному отражению стилевой диффе­ренциации языка.

Можно не сомневаться в том, что «общественные функции языка не являются лишь чем-то внешним к его структуре, системным связям, закономерностям его развития» ¹⁹. Подтверждением этому является хотя бы тот факт, что в различных социальных условиях использования языка по-разному преломляются все его связи и соотношения; общая грамматическая и лексическая система языка как бы трансформируется во всех своих основных категориях при выражении различных, именно социально обусловленных значений. «Вся сложная стилистическая система современного русского языка, - пишет Ф. П. Филин, - использование разнообразных рече­вых средств (этнографизмов, историзмов, диалектизмов и т. п.) для характеристики героев писателями, различия между письменной и разговорной речью... и иные виды проявления литературного языка социально обус­ловлены в своем происхождении и функционировании». ²⁰

Действительно, в самых древних дошедших до нас письменных свидетельствах русского языка мы находим явное отражение в собственно языковом материале того, для чего был предназначен, к кому был обращен данный текст, от кого он исходил и какой тематикой он был вызван. Эти данные извлекаются не только из непосредственной обозначенности лиц и раскрытия темы, это становится ясным уже при ознакомлении со средствами выражения, которые могут быть подвергнуты анализу.

¹⁹ Ф. П. Филин. К проблеме социальной обусловленности языка, «Язык и общество». М., 1968, стр. 14.

²⁰ Там же, стр. 17—18.

41